Какой мне хотелось бы ее видеть. С тетей Хэрриет было легче разговаривать, она не обладала этой убийственной манерой слушать словно лишь для того, чтобы сделать тебе замечание.

Осторожно, в одних чулках, я пробрался к окну и наблюдал, как она привязала лошадь и, взяв из повозки какой-то белый сверток, внесла его в дом. Она, по-видимому, никого не встретила, потому что спустя несколько мгновений ее шаги прозвучали рядом с моей дверью, и задвижка соседней комнаты щелкнула.

— Хэрриет, ты? — В голосе матери звучало не только удивление, но и неодобрение. — Так скоро? Ты что, везла маленького ребенка в такую даль?

— Я знаю, — сказала тетя Хэрриет виноватым голосом, — но у меня не было выхода, Эмили. У меня не было выхода. До меня дошел слух, что твой ребенок родился раньше срока, поэтому я… О, вот она! Какая прелесть, Эмили. Какой чудесный ребенок!

Наступило молчание. Потом она добавила:

— Моя тоже прелесть. Правда, она очаровательна?

Они стали обмениваться взаимными поздравлениями, совсем мне неинтересными. Я считал, что все младенцы похожи друг на друга как две капли воды. Мать сказала:

— Дорогая моя, я очень рада за тебя. А как, должно быть, счастлив Генри!

— Разумеется, он счастлив, — ответила тетя Хэрриет, но произнесла она это как-то не так. Даже я это понял. Она торопливо продолжала: — Моя девочка родилась неделю назад. Я не знала, что делать. А потом я услышала, что твой ребенок родился раньше срока и тоже девочка. Это было так, словно Бог ответил на мою молитву.

Она замолчала, а потом добавила — как бы между прочим, однако у нее это вышло неубедительно:

— Ты получила на нее свидетельство?

— Конечно, — резко, почти оскорбленно ответила мать. Я знал, какое выражение лица бывает у нее при таком тоне. Когда она снова заговорила, голос ее прозвучал неприятно и требовательно: — Хэрриет! Не хочешь ли ты сказать, что у тебя нет свидетельства?

Тетя ничего не ответила, но мне показалось, что я услышал сдавленное рыдание.

Мать холодно и настойчиво повторила:

— Хэрриет, дай мне рассмотреть этого ребенка как следует.

Некоторое время я не слышал ничего, кроме приглушенного рыдания тети Хэрриет.

Потом она сказала прерывистым голосом:

— Это такая мелочь, ты же видишь. Ничего особенного.

— Ничего особенного?! — отрезала мать. — Ты имела наглость привезти в мой дом свое чудовище и говоришь мне, что это ничего особенного?!

— Чудовище! — Тетя Хэрриет застонала, как будто ее ударили по лицу. — О-о-о…

Немного погодя мать сказала:

— Неудивительно, что ты не осмелилась позвать инспектора.

Тетя Хэрриет продолжала плакать. Мать подождала, пока ее рыдания затихли, и спросила:

— Я хочу знать, Хэрриет, почему ты сюда явилась? Почему привезла ее сюда?

Тетя Хэрриет высморкалась. Когда она заговорила, голос ее звучал тускло и невыразительно.

— Когда она родилась… когда я ее увидела, я хотела умереть. Я знала, что ее никогда не одобрят, хотя это такая мелочь. Я не покончила с собой только потому, что подумала, может, мне как-то удастся ее спасти. Я люблю ее. Она прелестный ребенок… за исключением этого. Ведь это так, правда?

Мать ничего не сказала. Тетя Хэрриет продолжала:

— Сама не знаю на что, но я надеялась. Я знала, что смогу сберечь ее некоторое время, пока они ее не заберут. Хотя бы месяц, который дают на уведомление. Я решила, что она будет со мной хотя бы это время.

— А Генри? Что он сказал?

— Он… он сказал, что мы должны уведомить сразу, но я не позволила ему. Я не могла, Эмили. Я НЕ МОГЛА. Боже мой, в третий раз! Я сохранила ее и молилась, молилась и надеялась. А потом, когда я услышала, что твой ребенок родился раньше срока, я подумала, что, может быть, Бог ответил на мои молитвы.

— Ну уж прости, Хэрриет, — холодно сказала мать, — я сомневаюсь, что одно связано с другим. Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Я подумала, — продолжала тетя Хэрриет, упавшим голосом, выдавливая из себя слово за словом. — Я подумала, что если бы я оставила своего ребенка у тебя, а твоего взяла с собой… Одолжила…

Мать потрясенно ахнула, она не находила слов.

— Только на день или два, только чтобы получить свидетельство, — упрямо продолжала тетя Хэрриет. — Эмили, ты моя сестра. Моя сестра. Ты единственный человек в мире, который может помочь мне сохранить моего ребенка.

Она снова заплакала. Сначала наступило долгое молчание, потом голос матери произнес:

— За всю свою жизнь я не слышала ничего более возмутительного. Прийти сюда и ПРЕДЛОЖИТЬ МНЕ участвовать в аморальном и преступном заговоре… По-моему, ты сошла с ума, Хэрриет. Подумать, что я одолжу… — Она оборвала фразу, услышав в коридоре тяжелые шаги отца.

— Джозеф, — сказала она, как только он вошел, — прогони ее прочь. Прикажи ей оставить наш дом… и забрать с собой ЭТО.

— Но, дорогая моя, — недоуменно сказал отец, — это же Хэрриет.

Мать подробно объяснила происходящее. Тети Хэрриет не было слышно. Когда мать закончила, отец недоверчиво спросил:

— Это правда? Почему ты сюда приехала?

Медленно, устало тетя Хэрриет проговорила:

— Это третий раз. Они снова заберут моего ребенка, как взяли тех двух. Я не смогу этого вынести. Больше не смогу. Генри, наверное, выгонит меня. Он найдет другую жену, которая родит ему правильных детей. У меня ничего не остается в жизни, ничего. Я пришла сюда, надеясь и не надеясь на помощь и участие. Эмили — единственный человек, который мог бы мне помочь. Теперь я вижу, какая была глупая, что вообще надеялась…

Никто ей не ответил.

— Хорошо. Я понимаю. Я сейчас уйду, — сказала она мертвым голосом. Но отец не был бы самим собой, если бы не высказал ей до конца свое мнение:

— Я не могу понять, как осмелилась ты прийти сюда, в богобоязненный дом, с таким предложением. Хуже всего то, что ты не выказала ни крупицы стыда и раскаяния.

Тетя Хэрриет ответила более твердым голосом:

— Почему я должна их выказывать? Я не сделала ничего постыдного. Я не опозорена, я всего лишь побеждена.

— Тебе не стыдно? — повторил отец. — Не стыдно произвести на свет надругательство над твоим Творцом? Не стыдно пытаться вовлечь собственную сестру в преступный сговор? — Он набрал побольше воздуха, и голос его загремел, как с амвона: — Враги Господни окружают нас. Они хотят поразить Его через наше посредство. Неустанно стремятся они исказить Истинный Образ; через сосуды слабые пытаются они осквернить нашу расу. Ты согрешила, женщина! Обрати к себе глаза свои и сердце свое, и ты убедишься, что ты согрешила. Грех твой ослабил нашу защиту, и враг Господень поразил нас через тебя. Ты носишь крест на платье своем, чтобы он охранял тебя, но не носила ты его всегда в сердце своем. Не бдела ты неустанно над чистотой. И вот произошло Отклонение, а отклонение, любое отклонение от Истинного Образа, есть богохульство! Ты произвела на свет скверну.

— Один несчастный младенец!

— Младенец, который, если бы тебе удалось то, что ты задумала, вырос бы и имел потомство и тем распространял скверну свою, пока все вокруг не стали бы мерзкими Мутантами. Именно так происходило с тех пор там, где слабы были вера и воля. Но здесь, с нами, этого никогда не случится. Наши праотцы были отпрысками от верного корня, и они передали свою веру нам. Так неужели тебе будет дозволено предать нас всех? Чтобы все добытое предками нашими пропало втуне? Позор и срам тебе, женщина! Теперь иди! Иди домой в унижении, а не гордыне. Уведомь о своем ребенке согласно закону. А потом принеси покаяние, чтобы очиститься. И молись! Тебе о многом надо молиться. Ты богохульствовала, не только произведя на свет лживый образ, но в своей гордыне ты противопоставила себя закону и согрешила в намерении. Я милосерден. Я не обвиню тебя в этом перед законом. Ты должна будешь сама очистить свою душу, стать на колени и молиться. Моли Бога простить тебе этот твой грех в намерении, равно как и другие твои грехи.